Маетно ехать в вагон-заке, непереносимо в воронке, замучивает скоро и пересылка, - да уж лучше бы обминуть их все, да сразу в лагерь красными вагонами.
Интересы государства и интересы личности, как всегда, совпадают и тут. Государству тоже выгодно отправлять осуждённых в лагерь, прямым маршрутом, не загружая городских магистралей, автотранспорта и персонала пересылок. Это давно понято в ГУЛАГе и отлично освоено: караваны краснух (красных телячьих вагонов), караваны барж, а уж где ни рельсов, ни воды - там пешие караваны (эксплуатировать лошадей и верблюдов заключённым не дают.)
Красные эшелоны всегда выгодны, когда где-то быстро работают суды или где-то пересылка переполнена - и вот можно отправить сразу вместе большую массу арестантов. Так отправляли миллионы крестьян в 1929-31 годах. Так высылали Ленинград из Ленинграда. В тридцатых годах так заселялась Колыма: каждый день изрыгала такой эшелон до Совгавани, до порта Ванино столица нашей Родины Москва. И каждый областной город тоже слал красные эшелоны, только не ежедневно. В 1941 так выселяли Республику Немцев Поволжья в Казахстан, и с тех пор все остальные нации - так же. В 1945 такими эшелонами везли русских блудных сынов и дочерей - из Германии, из Чехословакии, из Австрии и просто с западных границ, кто сам подъезжал туда. В 1949 так собирали Пятьдесят Восьмую в Особые лагеря.
Вагон-заки ходят по пошлому железнодорожному расписанию, красные эшелоны - по важному наряду, подписанному важным генералом ГУЛАГа. Вагон-зак не может идти в пустое место, в конце его назначения всегда есть вокзал, и хоть плохенький городишка, и КПЗ под крышей. Но красный эшелон может идти и в пустоту: куда придёт он, там рядом с ним тотчас подымается из моря, степного или таёжного, новый остров Архипелага.
Не всякий красный вагон и не сразу может везти заключённых - сперва он должен быть подготовлен. Но не в том смысле подготовлен, как может быть подумал читатель: что его надо подмести и очистить от угля или извести, которые перевозились там перед людьми, - это делается не всегда. И не в том смысле подготовлен, что если зима, то надо его проконопатить и поставить печку. (Когда построен был участок железной дороги от Княж-Погоста до Ропчи, ещё не включённый в общую железнодорожную сеть, по нему тотчас же начали возить заключённых - в вагонах, в которых не было ни печек, ни нар. Зэки лежали зимой на промёрзлом снежном полу и ещё не получали при этом горячего питания, потому что поезд успевал пройти участок всегда меньше, чем за сутки. Кто может в мыслях перележать там, пережить эти 18–20 часов - да переживет!) А подготовка вот какая: должны быть проверены на целость и крепость полы, стены и потолки вагонов; должны быть надёжно обрешечены их маленькие оконца; должна быть прорезана в полу дыра для слива, и это место особо укреплено вокруг жестяной обивкой с частыми гвоздями; должны быть распределены по эшелону равномерно и с нужною частотой вагонные площадки (на них стоят посты конвоя с пулемётами), а если площадок мало, они должны быть достроены; должны быть оборудованы всходы на крыши; должны быть продуманы места расположения прожекторов и обеспечено им безотказное электропитание; должны быть изготовлены длинноручные деревянные молотки; должен быть подцеплен штабной классный вагон, а если нет его - хорошо оборудованы и утеплены теплушки для начальника караула, для оперуполномоченного и для конвоя; должны быть устроены кухни - для конвоя и для заключённых. Лишь после этого можно идти вдоль вагонов и мелом косо надписывать: «спецоборудование» или там «скоропортящийся». (В "Седьмом вагоне" Евгения Гинзбург описала очень ярко этап красными вагонами и во многом освобождает нас сейчас от подробностей.)
Подготовка эшелона закончена - теперь предстоит сложная боевая операция посадки арестантов в вагоны. Тут две важных обязательных цели: скрыть посадку от народа и терроризировать заключённых.
Утаить посадку от жителей надо потому, что в эшелон сажается сразу около тысячи человек (по крайней мере двадцать пять вагонов), это не маленькая группка из вагон-зака, которую можно провести и при людях. Все, конечно, знают, что аресты идут каждый день и каждый час, но никто не должен ужаснуться от их вида вместе. В Орле в 38-м году не скроешь, что в городе нет дома, из которого не было бы арестованных, да и крестьянские подводы с плачущими бабами запружают площадь перед орловской тюрьмой, как на стрелецкой казни у Сурикова. (Ах, кто б это нам ещё нарисовал когда-нибудь! И не надейся: не модно, не модно…) Но не надо показывать нашим советским людям, что набирается в сутки эшелон (в Орле в тот год набирался). И молодёжь не должна этого видеть: молодёжь - наше будущее. И поэтому только ночью - еженощно, каждой ночью, и так несколько месяцев - из тюрьмы на вокзал гонят пешую чёрную колонну этапа (воронки заняты на новых арестах). Правда, женщины опоминаются, женщины как-то узнают - и вот они со всего города ночами крадутся на вокзал и подстерегают там состав на запасных путях, они бегут вдоль вагонов, спотыкаясь о шпалы и рельсы, и у каждого вагона кричат: такого-то здесь нет?… такого-то и такого-то нет?… И бегут к следующему, а к этому подбегают новые: такого-то нет? И вдруг отклик из запечатанного вагона: "Я! я здесь!" Или: "Ищите! он в другом вагоне!" Или: "Женщины! слушайте! моя жена тут рядом, около вокзала, сбегайте скажите ей!"
Это недостойные нашей современности сцены свидетельствуют только о неумелой организации посадки в эшелон. Ошибки учитываются, и с какой-то ночи эшелон широко охватывается кордоном рычащих и лающих овчарок.
И в Москве, со старой ли Сретенской пересылки (теперь уж её и арестанты не помнят), с Красной ли Пресни, посадка в красные эшелоны - только ночью, это закон.
Однако, не нуждаясь в излишнем блеске дневного светила, конвой использует ночные солнца - прожекторы. Они удобны тем, что их можно собрать на нужное место - туда, где арестанты испуганной кучкой сидят на земле в ожидании команды: "Следующая пятёрка - встать! К вагону - бегом!" (Только - бегом! Чтоб он не осматривался, не обдумывался, чтоб он бежал как настигаемый собаками и только боялся бы упасть.) И на эту неровную дорожку, где они бегут; и на трап, где они карабкаются. Враждебные призрачные снопы прожекторов не только освещают: они - важная театральная часть арестантского перепуга, вместе с резкими криками, угрозами, ударами прикладов по отстающим; вместе с командой "садись на землю!" (а иногда, как и в том же Орле на привокзальной площади: "стать на колени!" - и как новые богомольцы, тысяча валится на колени); вместе с этой совсем ненужной, но для перепуга очень важной перебежкой к вагону; вместе с яростным лаем собак; вместе с наставленными стволами (винтовок или автоматов, смотря по десятилетию). Главное, должна быть смята, сокрушена воля арестанта, чтоб у них и мысли не завязалось о побеге, чтоб они ещё долго не сообразили своего нового преимущества: из каменной тюрьмы они перешли в тонкодощатый вагон.
Но чтобы так чётко посадить ночью тысячу человек в вагоны, надо тюрьме начать выдёргивать их из камер и обрабатывать к этапу с утра накануне, а конвою весь день долго и строго принимать их в тюрьме и принятых держать часами долгими уже не в камерах, а на дворе, на земле, чтобы не смешались с тюремными. Так ночная посадка для арестантов есть только облегчительное окончание целого дня измора.
Кроме обычных перекличек, проверок, стрижки, прожарки и бани основная часть подготовки к этапу это - генеральный шмон (обыск). Обыск производится не тюрьмой, а принимающим конвоем. Конвою предстоит в согласии с инструкцией о красных этапах и собственными оперативно-боевыми соображениями провести этот обыск так, чтобы не оставить заключённым ничего способствующего побегу: отобрать всё колющее-режущее; отобрать всевозможные порошки (зубной, сахарный, соль, табак, чай), чтобы не был ими ослеплён конвой; отобрать всякие верёвки, шпагат, ремни поясные и другие, потому что все они могут быть использованы при побеге (а значит - и ремешки! и вот отрезают ремешки, которыми пристёгнут протез одноногого - и калека берёт свою ногу через плечо и скачет, поддерживаемый соседями). Остальные же вещи - ценные, а также чемоданы, должны по инструкции быть взяты в особый вагон - камеру хранения, а в конце этапа возвращены владельцу.
Но слаба, не натяжна власть московской инструкции над вологодским или куйбышевским конвоем, но телесна власть конвоя над арестантами. И тем решается третья цель посадочной операции: по справедливости отобрать хорошие вещи у врагов народа в пользу его сынов. "Сесть на землю!", "стать на колени!", "раздеться догола!" - в этих уставных конвойных командах заключена коренная власть, с которою не поспоришь. Ведь голый человек теряет уверенность, он не может гордо выпрямиться и разговаривать с одетым, как с равным. Начинается обыск (Куйбышев, лето 1949). Голые подходят, неся в руках вещи и снятую одежду, а вокруг - множество настороженных вооружённых солдат. Обстановка такая, будто ведут не на этап, а будут сейчас расстреливать или сжигать в газовых камерах - настроение, когда человек перестаёт уже заботиться о своих вещах. Конвой всё делает нарочито-резко, грубо, ни слова простым человеческим голосом, ведь задача - напугать и подавить. Чемоданы вытряхиваются (вещи на землю) и сваливаются в отдельную гору. Портсигары, бумажники и другие жалкие арестантские «ценности» все отбираются и, безымянные, бросаются в тут же стоящую бочку. (И именно то, что это - не сейф, не сундук, не ящик, а бочка - почему-то особенно угнетает голых, и кажется бесполезным протестовать.) Голому впору только поспевать собирать с земли свои обысканные тряпки и совать их в узелок или связывать в одеяло. Валенки? Можешь сдать, кидай вот сюда, распишись в ведомости! (не тебе дают расписку, а ты расписываешься, что бросил в кучу!) И когда уходит с тюремного двора последний грузовик с арестантами уже в сумерках, арестанты видят, как конвоиры бросились расхватывать лучшие кожаные чемоданы из груды и выбирать лучшие портсигары из бочки. А потом полезли за добычей надзиратели, а за ними и пересылочная придурня" .
Вот чего вам стоило за сутки добраться до телячьего вагона! Ну, теперь-то влезли с облегчением, ткнулись на занозистые доски нар. Но какое тут облегчение, какая теплушка?! Снова зажат арестант в клещах между холодом и голодом, между жаждой и страхом, между блатарями и конвоем.
Если в вагоне есть блатные (а их не отделяют, конечно, и в красных эшелонах), они занимают свои традиционные лучшие места на верхних нарах у окна. Это летом. А ну, догадаемся - где ж их места зимой? Да вокруг печурки же конечно, тесным кольцом вокруг печурки. Как вспоминает бывший вор Минаев,Его письмо ко мне, "Литературная газета", 29.11.62 в лютый мороз на их «теплушку» на всю дорогу от Воронежа до Котласа (это несколько суток) в 1949 году выдали три ведра угля! Тут уж блатные не только заняли места вокруг печки, не только отняли у фраеров все тёплые вещи, надев их на себя, не побрезговали и портянки вытрясти из их ботинок и намотали на свои воровские ноги. Подохни ты сегодня, а я завтра! - Чуть хуже с едой - весь паёк вагона принимают извне блатные и берут себе лучшее или по потребности. Лощилин вспоминает трёхсуточный этап Москва-Переборы в 1937 году. Из-за каких-нибудь трёх суток не варили горячего в составе, давали сухим пайком. Воры брали себе всю карамель, а хлеб и селёдку разрешали делить; значит были не голодны. Когда паёк горячий, а воры на подсосе , они же делят и баланду (трёхнедельный этап Кишинёв-Печора, 1945). При всём том не брезгуют блатные в дороге и простой грабиловкой: увидели у эстонца зубы золотые - положили его и выбили зубы кочергой.
Преимуществом красных эшелонов считают зэки горячее питание: на глухих станциях (опять-таки где не видит народ) эшелоны останавливают и разносят по вагонам баланду и кашу. Но и горячее питание умеют так подать, чтобы боком выперло. Или (как в том же кишинёвском эшелоне) наливают баланду в те самые вёдра, которыми выдают и уголь. И помыть нечем! - потому что и вода питьевая в эшелоне меряна, ещё нехватней с ней, чем с баландою. Так и хлебаешь баланду, заскребая крупинки угля. Или принеся баланду и кашу на вагон, мисок дают с недостатком, не сорок, а двадцать пять, и тут же командуют: "Быстрей, быстрей! Нам другие вагоны кормить, не ваш один!" Как теперь есть? Как делить? Всё разложить справедливо по мискам нельзя, значит надо дать на глазок да поменьше, чтоб не передать. (Первые кричат: "Да ты мешай, мешай!", последние молчат: пусть будет на дне погуще.) Первые едят, последние ждут - скорей бы, и голодны, и баланда остывает в бачке, и снаружи уже подгоняют: "ну, кончили? скоро?" Теперь наложить вторым - и не больше, и не меньше, и не гуще, и не жиже, чем первым. Теперь правильно угадать добавку и разлить её хоть на двоих в одну миску. Всё это время сорок человек не столько едят, сколько смотрят на раздел и мучаются.
Не нагреют, от блатных не защитят, не напоят, не накормят - но и спать же не дадут. Днём конвоиры хорошо видят весь поезд и минувший путь, что никто не выбросился вбок и не лёг на рельсы, ночью же их терзает бдительность. Деревянными молотками с длинными ручками (общегулаговский стандарт) они ночами на каждой остановке гулко простукивают каждую доску вагона: не управились ли её уже выпилить? А на некоторых остановках распахивается дверь вагона. Свет фонарей или даже луч прожектора: "Проверка!" Это значит: вспрыгивай на ноги и будь готов, куда покажут - в левую или в правую сторону всем перебегать. Вскочили внутрь конвоиры с молотками (а другие с автоматами ощерились полукругом извне) и показали: налево! Значит, левые на местах, правые быстро перебегай туда же, как блошки, друг через друга, куда попало. Кто не проворен, кто зазевался - тех молотками по бокам, по спине, бодрости поддать! Вот конвойные сапоги уже топчут ваше нищенское ложе, расшвыривают ваши шмотки, светят и простукивают молотками - нет ли где пропила. Нет. Тогда конвойные становятся посредине и начинают со счётом пропускать вас слева направо: "Первый!.. Второй!.. Третий!.." Довольно было бы просто считать, просто взмахивать пальцем, но так бы страху не было, а наглядней, безошибочней, бодрей и быстрей - отстукивать этот счёт всё тем же молотком по вашим бокам, плечам, головам, куда придётся. Пересчитали, сорок. Теперь ещё расшвырять, осветить и простучать левую сторону. Всё, ушли, вагон заперт. До следующей остановки можете спать. (Нельзя сказать, чтобы беспокойство конвоя было совсем пустым - из красных вагонов бегут, умеючи. Вот простукивают доску - а её уже перепиливать начали. Или вдруг утром при раздаче баланды видят: среди небритых лиц несколько бритых. И с автоматами окружают вагон: "Сдать ножи!" А это мелкое пижонство блатных и приблатнённых: им «надоело» быть небритыми, и вот теперь приходиться сдать мойку - бритву.)
От других беспересадочных поездов дальнего следования красный эшелон отличается тем, что севший в него ещё не знает - вылезет ли. Когда в Соликамске разгружали эшелон из ленинградских тюрем (1942) - вся насыпь была уложена трупами, лишь немногие доехали живыми. Зимами 1944-45 и 1945-46 годов в посёлок Железнодорожный (Княж-Погост), как и во все главные узлы Севера, от Ижмы до Воркуты, арестантские эшелоны с освобождённых территорий - то прибалтийский, то польский, то немецкий, то наши из Европы, - шли без печек и приходили, везя при себе вагон или два трупов. Но это значит, в пути аккуратно отбирались трупы из живых вагонов в мертвецкие. Так было не всегда. На станции Сухобезводная (Унжлаг) сколько раз, дверь вагона раскрыв по прибытии, только и узнавали, кто жив тут, кто мёртв: не вылез, значит и мёртв.
Страшно и смертно ехать зимой, потому что конвою за заботами о бдительности не под силу уже таскать уголь для двадцати пяти печек. Но и в жару ехать не так-то сладко: из четырёх малых окошек два зашиты наглухо, крыша вагона перегрета; а воду носить для тысячи человек и вовсе конвою не надорваться же, если не управлялись напоить и один вагон-зак. Лучшие месяцы этапов поэтому считаются у арестантов - апрель и сентябрь. Но и самого хорошего сезона не хватит, если идёт эшелон три месяца (Ленинград-Владивосток, 1935). А если надолго так он и рассчитан, то продумано в нём и политическое воспитание бойцов конвоя и духовное призрение заключённых душ: при таком эшелоне в отдельном вагоне едет кум - оперуполномоченный. Он заранее готовился к этапу ещё в тюрьме, и люди по вагонам рассованы не как-нибудь, а по спискам с его визой. Это он утверждает старосту каждого вагона и в каждый вагон обучил и посадил стукача. На долгих остановках он находит повод вызвать из вагона одного и другого, выспрашивает, о чём там в вагоне говорят. Уж такому оперу стыдно окончить путь без готовых результатов - и вот в пути он закручивает кому-нибудь следствие, смотришь - к месту назначения арестанту намотан и новый срок.
Нет уж, будь и он проклят с его прямизной и беспересадочностью, этот красный телячий этап! Побывавший в нём - не забудет. Скорей бы уж в лагерь, что ли! Скорей бы уж приехать.
Человек - это надежда и нетерпение. Как будто в лагере будет опер снисходительнее или стукачи не так бессовестны - да наоборот! Как будто когда приедем - не с теми же угрозами и собаками нас будут сошвыривать на землю: "Садись!" Как будто если в вагон забивает снег, то на земле его слой не толще. Как будто если нас сейчас выгрузят, то уж мы и доехали до самого места, а нас не повезут теперь по узкоколейке на открытых платформах. (А как на открытых платформах везти? как конвоировать? - задача для конвоя. Вот как: велят нам скрючиться, повалом лечь и накроют общим большим брезентом, как матросов в «Потёмкине» для расстрела. И за брезент ещё спасибо! Оленёву с товарищами досталось на Севере в октябре на открытых платформах просидеть целый день: их погрузили уже, а паровоз не слали. Сперва пошёл дождь, он перешёл в мороз, и лохмотья замерзали на зэках.) Поездочек на ходу будет кидать, борта платформы станут трещать и ломиться, и кого-то от болтанки сбросит под колёса. А вот загадка: от Дудинки ехать узкоколейкой 100 километров в полярный мороз и на открытых платформах - так где усядутся блатные? Ответ: в середине каждой платформы, чтобы скотинка грела их со всех сторон и чтобы самим под рельсы не свалиться. Верно. Ещё вопрос: а что увидят зэки в конечной точке этой узкоколейки (1939)? Будут ли там здания? Нет, ни одного. Землянки? Да, но уже заполненные, не для них. Значит, сразу они будут копать себе землянки? Нет, потому что как же копать их в полярную зиму? Вместо этого они пойдут добывать металл. - А жить? - Чту жить?… Ах, жить… Жить - в палатках.
Но не всякий же раз ещё и на узкоколейке?… Нет, конечно. Вот приезд на самое место: станция Ерцево, февраль 1938. Вагоны вскрыли ночью. Вдоль поезда разожжены костры и при них происходит выгрузка на снег, счёт, построение, опять счёт. Мороз - минус тридцать два градуса. Этап - донбасский, арестованы были все ещё летом, поэтому в полуботинках, туфлях, сандалиях. Пытаются греться у костров - их отгоняют: не для того костры, для света. С первой же минуты немеют пальцы. Снег набился в лёгкую обувь и даже не тает. Никакой пощады, команда: "Становись! разберись!.. шаг вправо… шаг влево… без предупреждения… Марш!" Взвыли на цепях собаки от своей любимой команды, от этого волнующего мига. Пошли конвоиры в полушубках - и обречённые в летнем платьи пошли по глубокоснежной и совершенно не проторенной дороге - куда-то в тёмную тайгу. Впереди - ни огонька. Полыхает полярное сияние - наше первое и наверно последнее… Ели трещат от мороза. Разутые люди мерят и торят снег коченеющими ступнями, голенями.
Или вот приезд на Печору в январе 1945. ("Наши войска овладели Варшавой!.. Наши войска отрезали Восточную Пруссию!"). Пустое снежное поле. Вышвырнутых из вагонов посадили в снегу по шесть человек в ряд и долго считали, ошибались и пересчитывали. Подняли, погнали шесть километров по снежной целине. Этап тоже с юга (Молдавия), все - в кожаной обуви. Овчарок допустили идти близко сзади, и они толкали зэков последнего ряда лапами в спину, дышали собачьим дыханием в затылки (в ряду этом шли два священника - старый седовласый о. Фёдор Флоря и поддерживавший его молодой о. Виктор Шиповальников). Каково применение овчарок? Нет, каково самообладание овчарок! - ведь укусить как хочется!
Наконец, дошли. Приёмная лагерная баня: раздеваться в одном домике, перебегать через двор голыми, мыться в другом. Но теперь это уже всё можно перенести: отмучились от главного. Теперь-то - приехали! Стемнело. И вдруг узнаётся: в лагере нет мест, к приёму этапа лагерь не готов. И после бани этапников снова строят, считают, окружают собаками - и опять, волоча свои вещи, всё те же шесть километров, только уже во тьме, они месят снег к своему эшелону назад. А вагонные двери все эти часы были отодвинуты, теплушки выстыли, в них не осталось даже прежнего жалкого тепла, да к концу пути и уголь весь сожжён, и взять его сейчас негде. Так они перекоченели ночь, утром дали им пожевать сухой тарани (а кто хочет пить - жуй снег) - и повели опять по той же дороге.
И это ещё случай - счастливый! - ведь лагерь-то есть, сегодня не примет, так примет завтра. А вообще, по свойству красных эшелонов приходить в пустоту, конец этапа нередко становится днём открытия нового лагеря, так что под полярным сиянием их могут и просто остановить в тайге и прибить на ели дощечку: "Первый ОЛП" (Отдельный Лагерный Пункт). Там они и неделю будут воблу жевать и замешивать муку со снегом.
А если лагерь образовался хоть две недели назад - это уже комфорт, уже варят горячее, и хоть нет мисок, но первое и второе вместе кладут на шесть человек в банные тазы, шестёрка становится кружком (столов и стульев тоже нет), двое держат левыми руками банный таз за ручку, а правыми в очередь едят. Повторение? Вогвоздино? Нет, это Переборы, 1937 год, рассказ Лощилина. Повторяюсь не я, повторяется ГУЛАГ.
…А дальше дадут новичкам бригадиров из старых лагерников, которые быстро их научат жить , поворачиваться и обманывать. И с первого же утра они пойдут на работу, потому что часы Эпохи стучат и не ждут. У нас не царский каторжный Акатуй с тремя днями отдыха прибывшим.П. Якубович. "В мире отверженных". М, 1964
* * *
И были там пересылки свои - жердевые, палаточные - Усть-Уса, Помоздино, Шелья-Юр. Там свои были щелевые порядки. И свои конвойные правила и, конечно, свои особые команды, и особые хитрости конвоя, и особые тяготы зэкам. Но уж видно той экзотики нам не описать, так не будем и браться.
Северная Двина, Обь и Енисей знают, когда стали арестантов перевозить в баржах - в раскулачивание. Эти реки текли на Север прямо, а баржи были брюхаты, вместительны - и только так можно было управиться сбросить всю эту серую массу из живой России на Север неживой. В корытную ёмкость баржи сбрасывались люди и там лежали навалом и шевелились, как раки в корзине. А высоко на бортах, как на скалах, стояли часовые. Иногда эту массу так и везли открытой, иногда покрывали большим брезентом - то ли чтоб не видеть, то ли чтоб лучше охранить, не от дождей же. Сама перевозка в такой барже уже была не этапом, а смертью в рассрочку. К тому ж их почти и не кормили, а выбросив в тундру - уже не кормили совсем. Их оставляли умирать наедине с природой.
Баржевые этапы по Северной Двине (и по Вычегде) не заглохли и к 1940 году, а даже очень оживились: текли ими освобождённые западные украинцы и западные белорусы. Арестанты в трюме стояли вплотную - и это не одни сутки. Мочились в стеклянные банки, передавали из рук в руки и выливали в иллюминатор, а что пристигало серьёзнее - то шло в штаны.
Баржевые перевозки по Енисею утвердились, сделались постоянными на десятилетия. В Красноярске на берегу построены были в 30-х годах навесы, и под этими навесами в холодные сибирские вёсны дрогли по суткам и по двое арестанты, ждущие перевозки.В. И. Ленин в 1897 году садился на "Святого Николая" в пассажирском порту как вольный. Енисейские этапные баржи имеют постоянно оборудованный трюм - трёхэтажный, тёмный. Только через колодец проёма, где трап, проходит рассеянный свет. Конвой живёт в домике на палубе. Часовые охраняют выходы из трюма и следят за водою, не выплыл ли кто. В трюм охрана не спускается, какие бы стоны и вопли о помощи оттуда ни раздавались. И никогда не выводят арестантов наверх на прогулку. В этапах 37-38-го, 44-45-го (а смекнём, что и в промежутке) вниз, в трюм, не подавалось и никакой врачебной помощи. Арестанты на «этажах» лежат вповалку в две длины: один ряд головами к бортам, другой к ногам первого ряда. К парашам на этажах проход только по людям. Параши не всегда разрешают вынести вовремя (бочку с нечистотами по крутым трапам наверх - это надо представить!), они переполняются, жижа течёт по полу яруса и стекает на нижние ярусы. А люди лежат. Кормят, разнося по ярусам баланду в бочках, подсобники - из заключённых же, и там, в вечной тьме (сегодня, может быть, есть электричество) при свете "летучих мышей" раздают. Такой этап до Дудинки иногда продолжался месяц. (Сейчас, конечно, могут управиться за неделю.) Из-за мелей и других водных задержек поездка, бывало, растягивалась, взятых продуктов не хватало, тогда несколько суток не кормили совсем (и уж конечно "за старое" никто потом не отдавал).
Усвойчивый читатель теперь уже и без автора может добавить: при этом блатные занимают верхний ярус и ближе к проёму - к воздуху, к свету. Они имеют столько доступа к раздаче хлеба, сколько в том нуждаются, и если этап проходит трудно, то без стеснения отметают святой костыль (отбирают пайку у серой скотинки). Долгую дорогу воры коротают в карточной игре: карты для этого они делают сами, а игральные ставки собирают себе шмонами фраеров, повально обыскивая всех, лежащих в том или ином секторе баржи. Отобранные вещи какое-то время проигрываются и перепроигрываются между ворами, потом сплавляются наверх, конвою. Да, читатель всё угадал: конвой на крючке у блатных, ворованные вещи берёт себе или продаёт на пристанях, блатным же взамен приносят поесть.
А сопротивление? Бывает, но очень редко. Вот один сохранившийся случай. В 1950 году в подобной и подобно устроенной барже, только покрупнее - морской, в этапе из Владивостока на Сахалин семеро безоружных ребят из Пятьдесят Восьмой оказали сопротивление блатным ( сукам ), которых было человек около восьмидесяти (и, как всегда, не без ножей). Эти суки обыскали весь этап ещё на владивостокской пересылке «Три-десять», они обыскивают очень тщательно, никак не хуже тюремщиков, все потайки знают, но ведь ни при каком шмоне никогда не находится всё. Зная это, они уже в трюме обманом объявили: "У кого есть деньги - можно купить махорки." И Мишка Грачёв вытащил три рубля, запрятанные в телогрейке. Сука Володька-Татарин крикнул ему: "Ты что ж, падло, налогов не платишь? " И подскочил отнять. Но армейский старшина Павел (а фамилия не сохранилась) оттолкнул его. Володька-Татарин сделал рогатку в глаза, Павел сбил его с ног. Подскочило сук сразу человек 20–30, а вокруг Грачёва и Павла встали Володя Шпаков, бывший армейский капитан; Серёжа Потапов; Володя Реунов, Володя Третюхин, тоже бывшие армейские старшины; и Вася Кравцов. И что ж? Дело обошлось только несколькими взаимными ударами. Проявилась ли исконная и подлинная трусость блатных (всегда прикрытая их наигранным напором и развязностью), или помешала им близость часового (это было под самым люком), а они ехали и берегли себя для более важной общественной задачи - они ехали перехватить у честных воров Александровскую пересылку (ту самую, которую описал нам Чехов) и Сахалинскую стройку (не затем перехватить, разумеется, чтобы строить) - но они отступили, ограничась угрозой: "На земле - мусор из вас будет!" (Бой так и не состоялся, и «мусора» из ребят не сделали. На Александровской пересылке сук ждала неприятность: она уже была захвачена "честными".)
В пароходах, идущих на Колыму, устраивается всё похоже, как и в баржах, только всё покрупнее. Ещё и сейчас, как ни странно, сохранились в живых кое-кто из арестантов, этапированных туда с известной миссией «Красина» весной 1938 в нескольких старых пароходах-галошах - «Джурма», «Кулу», «Невострой», «Днепрострой», которым «Красин» пробивал весенние льды. Тоже оборудованы были в холодных грязных трюмах три яруса, но ещё на каждом ярусе - двухэтажные нары из жердей. Не всюду было темно: кое-где коптилки и фонари. Отсеками поочерёдно выпускали и гулять на палубу. В каждом пароходе везли по три-четыре тысячи человек. Весь рейс занял больше недели, за это время заплесневел хлеб, взятый во Владивостоке, и этапную норму снизили с 600 граммов до 400. Кормили рыбой, а питьевой воды… Ну да, да, нечего злорадствовать, с водой были временные трудности . По сравнению с речными этапами здесь ещё были штормы, морская болезнь, обессиленные измождённые люди блевали, и не в силах были из этой блевотины встать, все полы были покрыты её тошнотворным слоем.
По пути был некий политический эпизод. Суда должны были пройти пролив Лаперуза - близ самых Японских островов. И вот исчезли пулемёты с судовых вышек, конвоиры переоделись в штатское, трюмы задраили, выход на палубу запретили. А по судовым документам ещё из Владивостока было предусмотрительно записано, что везут, упаси боже, не заключённых, а завербованных на Колыму. Множество японских судёнышек и лодок юлили около кораблей, не подозревая. (А с «Джурмой» в другой раз, в 1939, такой был случай: блатные из трюма добрались до каптёрки, разграбили её, а потом подожгли. И как раз это было около Японии. Повалил из «Джурмы» дым, японцы предложили помощь, - но капитан отказался и даже не открыл люков! Отойдя от японцев подале, трупы задохнувшихся от дыма потом выбрасывали за борт, а обгоревшие полуиспорченные продукты сдали в лагеря для пайка заключённых.)
С тех пор идут десятилетия, но сколько случаев на мировых морях, где кажется не зэков уже возят, а советские граждане терпят бедствие, - однако из той же закрытости, выдаваемой за национальную гордость, отказываются от помощи! Пусть нас акулы лопают, только б не вашу руку принять! Закрытость и есть наш рак.
Перед Магаданом караван застрял во льду, не помог и «Красин» (было слишком рано для навигации, но спешили доставить рабочую силу). Второго мая выгрузили заключённых на лед, не дойдя берега. Приезжим открылся маловесёлый вид тогдашнего Магадана: мёртвые сопки, ни деревьев, ни кустарника, ни птиц, только несколько деревянных домиков да двухэтажное здание Дальстроя. Всё же играя в исправление , то есть делая вид, что привезли не кости для умощения золотоносной Колымы, а временно-изолированных советских граждан, которые ещё вернутся к творческой жизни, - их встретили дальстроевским оркестром. Оркестр играл марши и вальсы, а измученные полуживые люди плелись по льду серой вереницей, волокли свои московские вещи (этот сплошь политический огромный этап почти ещё не встречал блатных) и несли на своих плечах других полуживых - ревматиков или безногих (безногим тоже был срок).
Но вот я замечаю, что сейчас начну повторяться, что скучно будет писать и скучно будет читать, потому что читатель уже знает всё наперёд: теперь их повезут грузовиками на сотни километров, и ещё потом будут пешком гнать десятки. И там они откроют новые лагпункты и в первую же минуту прибытия пойдут на работу, а есть будут рыбу и муку, заедая снегом. А спать в палатках.
Да, так. А пока, в первые дни, их расположат тут, в Магадане, тоже в заполярных палатках, тут их будут комиссовать , то есть осматривать голыми и по состоянию зада определять их готовность к труду (и все они окажутся годными). И ещё, конечно, их поведут в баню и в предбаннике велят им оставить их кожаные пальто, романовские полушубки, шерстяные джемперы, костюмы тонкого сукна, бурки, сапоги, валенки (ведь это приехали не тёмные мужики, а партийная верхушка - редакторы газет, директора трестов и заводов, сотрудники обкомов, профессора политэкономии, уж они все в начале тридцатых годов знали толк в вещах). "А кто будет охранять?" - усумнятся новички. "Да кому нужны ваши вещи? - оскорбится обслуга. - Заходите, мойтесь спокойно." И они зайдут. А выход будет в другие двери, и там они получат чёрные хлопчатобумажные брюки и гимнастёрки, лагерные телогрейки без карманов, ботинки из свиной кожи. (О, это не мелочь! Это расставание со своей прежней жизнью - и со званиями, и должностями, и гонором.) "А где наши вещи?!" - взвопят они. " Ваши вещи - дома остались! - рявкнет на них какой-то начальник. - В лагере не будет ничего вашего! У нас в лагере - коммунизм! Марш, направляющий!"
Но если «коммунизм» - что ж тут им было возразить? Ему ж они и отдали жизни…
* * *
А ещё есть этапы - на подводах и просто пешие. Помните, в «Воскресении» - гнали в солнечный день от тюрьмы и до вокзала. В Минусинске же, в 194…, после того, как целый год не выводили даже на прогулку, люди отучились ходить, дышать, смотреть на свет, - вывели, построили и погнали двадцать пять километров до Абакана. С десяток человек дорогой умерло. Великого романа, ни даже главы его, об этом написано не будет: на погосте живучи, всех не оплачешь.
Пеший этап - это дедушка железнодорожного, дедушка вагонного и дедушка краснух. В наше время он всё меньше применяется, только там, где ещё невозможен механический транспорт. Так из блокадного Ленинграда на каком-то ладожском участке доставляли осуждённых до краснух (женщин вели вместе с пленными немцами, а наших мужчин отделяли от женщин штыками, чтоб не отняли у них хлеба. Падающих тут же разували и кидали на грузовик - живого ли, мёртвого). Так в 30-е годы отправляли с Котласской пересылки каждый день этап в сто человек до Усть-Выми (около 300 километров), а иногда и до Чибью (более пятисот). Однажды в 1938 гнали так и женский этап. В этих этапах проходили в день 25 километров. Конвой шёл с одной-двумя собаками, отстающих подгонял прикладами. Правда, вещи заключённых, котёл и продукты везли сзади на подводах, и этим этап напоминал классические этапы прошлого века. Были и этапные избы - разорённые дома раскулаченных с выбитыми окнами, сорванными дверьми. Бухгалтерия Котласской пересылки выдавала этапу продуктов на теоретически-расчётное время, если всё в пути будет гладко, и никогда ни на день лишний (общий принцип всякой нашей бухгалтерии). При задержках же в пути - продукты растягивали, кармливали болтушкой из ржаной муки без соли, а то и вовсе ничем. Здесь было некоторое отступление от классики.
В 1940 этап, где шёл А. Я. Оленёв, после барж погнали пешком по тайге (от Княж-Погоста на Чибью) - и вовсе не кормя. Пили болотную воду, быстро несла их дизентерия. Падали без сил - собаки рвали одежду упавших. В Ижме ловили рыбу брюками и поедали живой. (И с какой-то поляны им объявили: тут будете строить железную дорогу Котлас-Воркута!)
И в других местах нашего европейского Севера пешие этапы гонялись до тех пор, пока по тем же маршрутам, по насыпям, теми же первичными арестантами проложенным, не побежали весёлые красные вагоны, везя вторичных арестантов.
У пеших этапов есть своя техника, её разрабатывают там, где приходится перегонять почасту и помногу. Когда таёжной тропой ведут этап от Княж-Погоста до Весляны, и вдруг какой-то заключённый упал и дальше идти не может - то делать с ним? Разумно подумайте - что? Не останавливать же весь этап. И на каждого упавшего и отставшего не оставлять же по стрелку - стрелков мало, заключённых много. Значит?… Стрелок остаётся с ним ненадолго, потом нагоняет поспешно, уже один.
Долгое время держались постоянные пешие этапы из Карабаса в Спасск. Всего там 35–40 километров, но прогнать надо в один день и человек тысячу зараз, и среди них много ослабевших. Здесь ожидается, что будут многие падать и отставать с той предсмертною нехотью и безразличием, что хоть стреляй в них, а идти они не могут. Смерти они уже не боятся, - но палки? но неутомимой палки, всё снова бьющей их по чём попало? - палки они побоятся и пойдут! Это проверено, это - так. И вот колонна этапа охватывается не только обычной цепью автоматчиков, идущих от неё в пятидесяти метрах, но ещё и внутренней цепью солдат не вооружённых, но с палками. Отстающих бьют (как впрочем, предсказывал и товарищ Сталин), бьют и бьют - а они иссиливаются, но идут! - и многие из них чудом доходят! Они не знают, что это - палочная проверка , и что тех, кто уже и под палками всё равно лёг и не идёт - тех забирают идущие сзади телеги. Опыт организации! (Могут спросить: а почему бы не сразу всех на телеги?… А где их взять, и с лошадьми? У нас ведь трактора. Да и почём ныне овёс?…) Эти этапы густо шли в 1948-50 годах.
А в 20-е годы пеший этап был один из основных. Я был мальчишкой, но помню их хорошо, по улицам Ростова-на-Дону их гнали, не стесняясь. Кстати, знаменитая команда "…открывает огонь без предупреждения!" тогда звучала иначе, опять-таки из-за другой техники: ведь конвой часто бывал только с шашками. Командовали так: "шаг в сторону - конвой стреляй, руби!" Это сильно звучит - "стреляй, руби!" Так и представляешь, как тебе сейчас разрубят голову сзади.
Да даже и в 1936 в феврале по Нижнему Новгороду гнали пешком этап заволжских стариков с длинными бородами, в самотканных зипунах, в лаптях и онучах - "Русь уходящая"… И вдруг наперерез - три автомобиля с председателем ВЦИКа Калининым. Этап остановили. Калинин проехал, не заинтересовался.
Закройте глаза, читатель. Вы слышите грохот колес? Это идут вагон-заки. Это идут краснухи. Во всякую минуту суток. Во всякий день года. А вот хлюпает вода - это плывут арестантские баржи. А вот рычат моторы воронков. Всё время кого-то ссаживают, втискивают, пересаживают. А этот гул? - переполненные камеры пересылок. А этот вой? - жалобы обокраденных, изнасилованных, избитых.
Мы пересмотрели все способы доставки - и нашли, что все они - хуже. Мы оглядели пересылки - но не развидели хороших. И даже последняя человеческая надежда, что лучше будет впереди, что в лагере будет лучше, - ложная надежда.
В лагере будет - хуже.
В июле 2005 года в Эдинбург съезжаются на саммит лидеры стран "Большой восьмерки". Ежедневные марши протеста, демонстрации и уличные беспорядки, учиняемые антиглобалистами, держат полицию в постоянном напряжении. Однако инспектор Джон Ребус в охранной операции не задействован и погряз бы в текучке, если бы не смерть депутата парламента, обставленная как самоубийство, и не явные признаки того, что в городе орудует серийный убийца. Власти стремятся скрыть и то и другое, боясь бросить тень на событие мирового значения. Шотландец Иэн Рэнкин – самый…
Карп и сазан. Все способы ловли Антон Шаганов
В новой книге известный специалист Антон Шаганов рассказывает обо всех способах ловли карпов и сазанов – рыб, поимка которых всегда являлась предметом гордости для рыболовов. Способы и снасти, разрешенные или разрешенные с ограничениями современным законодательством, описаны подробно, безусловно запрещенные – кратко, в качестве исторического экскурса. Книга рассчитана на широкий круг читателей-рыболовов.
Ночная перекличка на Железном рифе Артур Квиллер-Кауч
Пережидая непогоду, герой рассказа обратил внимание на висящий на стене старинный полковой барабан, скрепленный с трубой необычным замком. От хозяина он услышал старинное предание о военных кораблях, затонувших возле Железного рифа, о призраках, которым не спалось в их могилах, о запертых вместе душах Джона Кристиана, барабанщика морской пехоты, и Вильяма Таллифера, бывшего трубача королевских гусар.
50 хвилин трави Ірена Карпа
Ірена Карпа (справжнє ім`я невідоме). 23 роки, проживе ще невідомо скільки через свій вельми певний спосіб життя. «Дупа і уродка (…), прибацана тьолка…» - любить цитувати журналісти антоцію до першої Іреніної книги «Знес Паленого». Насправді все ще гірше: Ірена добра, розумна, виважена, гарна… «Сиджу вечорами, плету макраме…» - зізнається вона в одному інтерв`ю. Це неправда, що вона любить картинги, - вона пече яблучні пляцки. Неправда, що пірнає в Тихому океані з аквалангом, - вона читає дамські романи. Ірена НЕ подорожує автостопом, НЕ фотографує…
Байки Харківські Григорій Сковорода
Збiрка складається iз 30 байок, написаних Григорієм Сковородою в 60-70-х роках. Першi 15 байок написав вiн по тому, як залишив Харкiвський колегiум, приблизно 1769 року. Решту 15 байок було закiнчено в селi Бабаях 1774 року. Подано в перекладi з мови, наближеної до росiйської. Переклав Шевчук Валерій.
Одинокие боги Вселенной Александр Заревин
Тысячелетия люди спорят, что такое нумерология - наука или шарлатанство. Юрий Карпов, наверное, и не задумывался об этом, когда впервые применил «формулу счастья», оставленную ему в наследство учителем. С тех пор жизнь его круто изменилась. Цифры, наполненные энергией знания, помогли разрубить петлю времени, в которую попал он сам и «бессмертные олимпийцы», беглецы с планеты Олл, кого земная история возвела в ранг богов.
Дьявол и господь бог Жан-Поль Сартр
Рыцари-наемники и лесные отшельники. Мятежное городское простонародье, погрязшее в суевериях крестьянство. Откупщики и шлюхи в походном обозе. Церковники всех мастей и званий - духовные князья, бродячие монахи, нищие пастыри бедноты, самозваные пророки. Развороченная крестьянской войной Германия XVI столетия, где все ополчились на всех. Города на архиепископов, крестьяне на сеньоров, владельцы замков - на соседей, брат - на брата. А исчадие этой войны, прославленный Гёц фон Берлихинген, к тому же еще и на отца небесного - самого господа бога.…
Библейские пророчества (по книгам Даниила… Автор неизвестен - Религиоведение
Под ред. и с дополнениями Р.Н. Волкославского Ответственный редактор: В. Боков Литературный редактор: Л. Иванова Макетирование: А. Се р би и Технические редакторы: Г. Захарова, Л. Беленький Художники: А. Гладков, Л. Глущенко Компьютерный набор: Л. Карпа, Р. Михайленко Корректоры: Н. Лукьянова, О. Гришуткин Макет схемы: Л. Беленький
Перстень Дарины Александра Девиль
Юная Дарина похищена разбойниками. По дороге к невольничьему рынку ей удается бежать вместе с молодым послушником Антоном, благочестивым братом коварного боярина Карпа. Предательская стрела обрывает жизнь Антона, а Дарина попадает в руки Карпа, который силой берет ее в жены. Через год Карп, заключивший союз с монголами, погибает в бою с княжескими ратниками. Дарине предстоит долгая и трудная борьба, но молодая женщина не теряет надежды на долгожданную встречу с любовью. И в этом ей помогает старинный перстень, который принадлежал женщинам,…
Том 12. Дневник писателя 1873. Статьи и очерки Федор Достоевский
В двенадцатом томе Собрания сочинений Достоевского печатается «Дневник писателя» за 1873 г., а также его статьи, очерки и фельетоны, помещенные в газете-журнале «Гражданин» (1873–1874, 1878) и литературном сборнике «Складчина» (1874). В «Приложении» печатаются «Объяснения и показания Ф. M. Достоевского по делу петрашевцев», представляющие большой биографический интерес и имеющие некоторую перекличку со статьями «Дневник писателя». http://rulitera.narod.ru
Авианосец Юрий Макаров
Недавно я прочитал новые книги моего любимого писателя Владимира Васильевича Карпова "Маршал Жуков ". Книги замечательные. Изложение громадного материала в них построено необычно. Нет там описания событий в хронологическом порядке, хотя книга историческая. Сам Карпов назвал такое построение книги "мозаикой". Мое повествование с самого начала построено также, во всяком случае, я старался подражать Карпову. Вот и сейчас я поведу рассказ о своих соратниках, о наиболее интересных событиях и фактах, кое-где будут и отметки времени, но не будет описаний…
Эвакуация Евгений Прошкин
Олег Карпов начинает замечать изменения в окружающих людях, все они становятся «идеальными». Он понимает, что происходит что-то непонятное и страшное. Стремясь спастись от неизвестной опастности, он уезжает все дальше и дальше от Москвы – очага «вируса», но опасность настигает его и там…
Новейшая энциклопедия рыбалки Сергей Сидоров
Рыбалка – это не увлечение, не привычка. Рыбалка – это состояние души, но не только… Чтобы насладиться и романтикой, и уловом, Рыбалову приходится серьезно штурмовать науку, имя которой – РЫБАЛКА. И поможет ему в этом данная книга. Она носит энциклопедический характер. В ней приводится полная информация о разновидностях любительской ловли рыбы (поплавочной удочкой, спиннингом, на донку, нахлыстом), о ловле отдельных видов рыб (леща, сома, щуки, форели, карпа, карася, хариуса, красноперки и др.), о ловле в разных водоемах (озере, реке, водохранилище)…
Цифровой журнал «Компьютерра» № 1 Компьютерра
СОДЕРЖАНИЕ НОМЕРА: В Новый год - в новых форматах. Автор: Сергей Вильянов. Железо-2009: победы и достижения. Автор: Алексей Стародымов. BrowserLinux: проще некуда. Автор: Андрей Крупин. 4G. Шанс России преодолеть цифровой разрыв. Автор: Юрий Домбровский. Beyerdynamic DTX 60 и MMX 100: ушки-люкс. Автор: Константин Иванов. Тысяча душ. Автор: Василий Щепетнев. Самые ожидаемые программные продукты 2010 года. Автор: Андрей Крупин. Новогодние подарки - советы по выбору гаджетов. Автор: Игорь Осколков. Корпус Zalman GS1000 Plus: пять с плюсом.
Жінки їхніх чоловіків Софія Андрухович
Софія Андруховіч народилась 17 листопада 1982 року в Івано-Франківську. Авторка прозових книжок «Літо Мілени» (Київ: Смолоскип, 2002), «Старі люди» (Івано-Франківськ: Лілея-НВ, 2003), «Жінки їхніх чоловіків» (Івано-Франківськ: Лілея-НВ, 2005). Лауреат літературної премії видавництва «Смолоскип» (2001). Переклала з польської мови роман Мануели Ґретковської «Європейка». Співредакторка журналу візій і текстів «Четвер» (2003–2005). Мешкає у Ворзелі. Дві речі, що гарантують насолоду пізнання, - несподіваність і впізнаваність - ось найкоротше означення третьої прозової…
В июле 2005 года в Эдинбург съезжаются на саммит лидеры стран "Большой восьмерки". Ежедневные марши протеста, демонстрации и уличные беспорядки, учиняемые антиглобалистами, держат полицию в постоянном напряжении. Однако инспектор Джон Ребус в охранной операции не задействован и погряз бы в текучке, если бы не смерть депутата парламента, обставленная как самоубийство, и не явные признаки того, что в городе орудует серийный убийца. Власти стремятся скрыть и то и другое, боясь бросить тень на событие мирового значения. Шотландец Иэн Рэнкин – самый…
Карп и сазан. Все способы ловли Антон Шаганов
В новой книге известный специалист Антон Шаганов рассказывает обо всех способах ловли карпов и сазанов – рыб, поимка которых всегда являлась предметом гордости для рыболовов. Способы и снасти, разрешенные или разрешенные с ограничениями современным законодательством, описаны подробно, безусловно запрещенные – кратко, в качестве исторического экскурса. Книга рассчитана на широкий круг читателей-рыболовов.
Ночная перекличка на Железном рифе Артур Квиллер-Кауч
Пережидая непогоду, герой рассказа обратил внимание на висящий на стене старинный полковой барабан, скрепленный с трубой необычным замком. От хозяина он услышал старинное предание о военных кораблях, затонувших возле Железного рифа, о призраках, которым не спалось в их могилах, о запертых вместе душах Джона Кристиана, барабанщика морской пехоты, и Вильяма Таллифера, бывшего трубача королевских гусар.
50 хвилин трави Ірена Карпа
Ірена Карпа (справжнє ім`я невідоме). 23 роки, проживе ще невідомо скільки через свій вельми певний спосіб життя. «Дупа і уродка (…), прибацана тьолка…» - любить цитувати журналісти антоцію до першої Іреніної книги «Знес Паленого». Насправді все ще гірше: Ірена добра, розумна, виважена, гарна… «Сиджу вечорами, плету макраме…» - зізнається вона в одному інтерв`ю. Це неправда, що вона любить картинги, - вона пече яблучні пляцки. Неправда, що пірнає в Тихому океані з аквалангом, - вона читає дамські романи. Ірена НЕ подорожує автостопом, НЕ фотографує…
Байки Харківські Григорій Сковорода
Збiрка складається iз 30 байок, написаних Григорієм Сковородою в 60-70-х роках. Першi 15 байок написав вiн по тому, як залишив Харкiвський колегiум, приблизно 1769 року. Решту 15 байок було закiнчено в селi Бабаях 1774 року. Подано в перекладi з мови, наближеної до росiйської. Переклав Шевчук Валерій.
Одинокие боги Вселенной Александр Заревин
Тысячелетия люди спорят, что такое нумерология - наука или шарлатанство. Юрий Карпов, наверное, и не задумывался об этом, когда впервые применил «формулу счастья», оставленную ему в наследство учителем. С тех пор жизнь его круто изменилась. Цифры, наполненные энергией знания, помогли разрубить петлю времени, в которую попал он сам и «бессмертные олимпийцы», беглецы с планеты Олл, кого земная история возвела в ранг богов.
Дьявол и господь бог Жан-Поль Сартр
Рыцари-наемники и лесные отшельники. Мятежное городское простонародье, погрязшее в суевериях крестьянство. Откупщики и шлюхи в походном обозе. Церковники всех мастей и званий - духовные князья, бродячие монахи, нищие пастыри бедноты, самозваные пророки. Развороченная крестьянской войной Германия XVI столетия, где все ополчились на всех. Города на архиепископов, крестьяне на сеньоров, владельцы замков - на соседей, брат - на брата. А исчадие этой войны, прославленный Гёц фон Берлихинген, к тому же еще и на отца небесного - самого господа бога.…
Библейские пророчества (по книгам Даниила… Автор неизвестен - Религиоведение
Под ред. и с дополнениями Р.Н. Волкославского Ответственный редактор: В. Боков Литературный редактор: Л. Иванова Макетирование: А. Се р би и Технические редакторы: Г. Захарова, Л. Беленький Художники: А. Гладков, Л. Глущенко Компьютерный набор: Л. Карпа, Р. Михайленко Корректоры: Н. Лукьянова, О. Гришуткин Макет схемы: Л. Беленький
Перстень Дарины Александра Девиль
Юная Дарина похищена разбойниками. По дороге к невольничьему рынку ей удается бежать вместе с молодым послушником Антоном, благочестивым братом коварного боярина Карпа. Предательская стрела обрывает жизнь Антона, а Дарина попадает в руки Карпа, который силой берет ее в жены. Через год Карп, заключивший союз с монголами, погибает в бою с княжескими ратниками. Дарине предстоит долгая и трудная борьба, но молодая женщина не теряет надежды на долгожданную встречу с любовью. И в этом ей помогает старинный перстень, который принадлежал женщинам,…
Том 12. Дневник писателя 1873. Статьи и очерки Федор Достоевский
В двенадцатом томе Собрания сочинений Достоевского печатается «Дневник писателя» за 1873 г., а также его статьи, очерки и фельетоны, помещенные в газете-журнале «Гражданин» (1873–1874, 1878) и литературном сборнике «Складчина» (1874). В «Приложении» печатаются «Объяснения и показания Ф. M. Достоевского по делу петрашевцев», представляющие большой биографический интерес и имеющие некоторую перекличку со статьями «Дневник писателя». http://rulitera.narod.ru
Авианосец Юрий Макаров
Недавно я прочитал новые книги моего любимого писателя Владимира Васильевича Карпова "Маршал Жуков ". Книги замечательные. Изложение громадного материала в них построено необычно. Нет там описания событий в хронологическом порядке, хотя книга историческая. Сам Карпов назвал такое построение книги "мозаикой". Мое повествование с самого начала построено также, во всяком случае, я старался подражать Карпову. Вот и сейчас я поведу рассказ о своих соратниках, о наиболее интересных событиях и фактах, кое-где будут и отметки времени, но не будет описаний…
Эвакуация Евгений Прошкин
Олег Карпов начинает замечать изменения в окружающих людях, все они становятся «идеальными». Он понимает, что происходит что-то непонятное и страшное. Стремясь спастись от неизвестной опастности, он уезжает все дальше и дальше от Москвы – очага «вируса», но опасность настигает его и там…
Новейшая энциклопедия рыбалки Сергей Сидоров
Рыбалка – это не увлечение, не привычка. Рыбалка – это состояние души, но не только… Чтобы насладиться и романтикой, и уловом, Рыбалову приходится серьезно штурмовать науку, имя которой – РЫБАЛКА. И поможет ему в этом данная книга. Она носит энциклопедический характер. В ней приводится полная информация о разновидностях любительской ловли рыбы (поплавочной удочкой, спиннингом, на донку, нахлыстом), о ловле отдельных видов рыб (леща, сома, щуки, форели, карпа, карася, хариуса, красноперки и др.), о ловле в разных водоемах (озере, реке, водохранилище)…
Цифровой журнал «Компьютерра» № 1 Компьютерра
СОДЕРЖАНИЕ НОМЕРА: В Новый год - в новых форматах. Автор: Сергей Вильянов. Железо-2009: победы и достижения. Автор: Алексей Стародымов. BrowserLinux: проще некуда. Автор: Андрей Крупин. 4G. Шанс России преодолеть цифровой разрыв. Автор: Юрий Домбровский. Beyerdynamic DTX 60 и MMX 100: ушки-люкс. Автор: Константин Иванов. Тысяча душ. Автор: Василий Щепетнев. Самые ожидаемые программные продукты 2010 года. Автор: Андрей Крупин. Новогодние подарки - советы по выбору гаджетов. Автор: Игорь Осколков. Корпус Zalman GS1000 Plus: пять с плюсом.
Жінки їхніх чоловіків Софія Андрухович
Софія Андруховіч народилась 17 листопада 1982 року в Івано-Франківську. Авторка прозових книжок «Літо Мілени» (Київ: Смолоскип, 2002), «Старі люди» (Івано-Франківськ: Лілея-НВ, 2003), «Жінки їхніх чоловіків» (Івано-Франківськ: Лілея-НВ, 2005). Лауреат літературної премії видавництва «Смолоскип» (2001). Переклала з польської мови роман Мануели Ґретковської «Європейка». Співредакторка журналу візій і текстів «Четвер» (2003–2005). Мешкає у Ворзелі. Дві речі, що гарантують насолоду пізнання, - несподіваність і впізнаваність - ось найкоротше означення третьої прозової…
(Басня)
В ставочку Пліточка дрібненька
Знічев’я зуздріла на удці черв’яка,І так була раденька!
І думка то була така,Щоб підвечірковать смачненько:
Ну, дейко! до його швиденько!То збоку ускубне,
То спереду поцупить,
То хвостика лизне,
То знизу вп’ять підступить,
То вирне, то пірне,
То сіпне, то смикне,Вовтузиться, ялозиться і пріє, -
Та ба!… та ротеня таке узеньке, бач,Що нічого не вдіє,
Хоч сядь – та й плач!«Ой горенько мені на світоньку, – мовляє, -
За що мене так доля зневажає?Тим пельку і живіт дала з ковальський міх,
Тим зуби, мов шпички; а нам, на глум, на сміх,Рот шпилькою неначе простромила!..
Ой правду дядина небога говорила,
Що тільки на світі великим рибам жить!А нам, малим, в кулак трубить!»
Так Пліточка в воді на долю нарікає,
А на гачку черв’як все хвостиком киває!..Черв’як кива – аж ось! Зі дна
Гульк Щука!.. бовть!.. вона
За удку хіп!
А удка – сіп!…
З води шубовсть в окріп!..«Ой лишенько! Оце ж як дядина збрехала!..» -
Із ляку Пліточка сказала.
І більш не скаржилась на долю пліточок,
За ласенький на удочці шматок:
Що Бог послав, – чи то багато, чи то трошки, -
В кушир залізши, їла мовчки!
Батько та син
(Байка)
«Ей, Хведьку, вчись! Ей, схаменись! -
Так панотець казав своїй дитині: -
Шануйсь, бо, далебі, колись
Тму, мну, здо, тло – спишу на спині!»
Хведько не вчивсь – і скоштовав
Березової кашки,
Та вп’ять не вчивсь і пустовав -
Побив шибки і пляшки;
І, щоб не скоштовать од батька різочок,
Він різку впер в огонь та й заховавсь в куток.
Аж батько за чуб – хіп! – і, не знайшовши різки,
Дрючком Хведька разів із шість оперезав!..
Тоді Хведько скрізь слізки
Так батькові сказав:
«Коли б було знаття, що гаспидська дрючина
Так дуже дошкуля, то, песька я дитина,
Коли б я так робив:
Я б впер дрючок в огонь, а різки б не палив!»
Дві пташки в клітці
«Чого цвірінькаєш, дурний, чого голосиш?
Хіба ж ти трясці захотів?
Що заманулося, чого ти не попросиш,
Чи сім"ячка, просця, пшонця, чи то крупів, -
Всього ти в кліточці по саме нельзя маєш,
Ще й витребенькуєш, на долю нарікаєш», -
Так в клітці підлітка корив снігир старий.
«Ой дядьку, не глузуй! – озвався молодий. -
Недарма я журюсь і слізками вмиваюсь,
Недарма я просця і сім"ячка цураюсь.
Ти рад пожорні сій, бо зріс в ній і вродився;
Я ж вільний був, тепер в неволі опинився».
До Пархома I
Aequam memento rebus in ardui
Servare mentem: non secus in bonis etc.
Horat . Lib. II. Od. 31
Пам’ятай, що треба зберігати розум не тільки в злі, при лихих обставинах, але й в добрі (Горацій, кн. II, ода 3).
Пархоме, в щасті не брикай!
В нудьзі притьмом не лізь до неба!
Людей питай, свій розум май!
Як не мудруй, – а вмерти треба!Чи коротаєш вік в журбі,
Чи то, за поставцем горілки,
В шинку нарізують тобі
Цимбали, кобзи і сопілки;Чи п’яний під тином хропеш,
Чи до господи лізеш рачки
І жінку макогоном б’єш,
Чи сам товчешся навкулачки, -Ори і засівай лани,
Коси широкі перелоги,
І грошики за баштани
Лупи – та все одкинеш ноги!Покинеш все: стіжки й скирти,
Всі ласощі, паслін, цибулю…
Загарба інший все, а ти
З’їси за гірку працю дулю!..Чи соцьким батько твій в селі,
Чи сам на панщині працює, -
А смерть зрівняє всіх в землі:
Ні з ким, скажена, не жартує!..«Чи чіт, чи лишка?..» – загука.
Ти крикнеш: «Чіт!..» – «Ба, брешеш, сину!» -
Озветься паплюга з кутка -
Та й зцупить з печі в домовину!
До Пархома II
Tu ne quaesieris, scire nefas, quem mihi, quem tibi
Finem Di dederint. Leuconoё; nec Babylinios Tentaris numeros etc.
Horat . Lib. I. Od. 112
Не питай, не намагайся узнати, який тобі кінець дадуть боги. Левконоє, не перевіряй вавілонських чисел. (Горацій, кн. I, ода 11).
Пархоме, не мудруй! ворожки не питай,
Як довгий вік прокоротаєш;
Що виковала вже зозуля – поживай!
А більше – шкода, що й бажаєш…Хоч всіх ти упирів збери і знахорів,
Хоч покумайся ти з відьмами:
Ніхто не скаже нам так, як би ти хотів,
Що доля завтра зробить з нами!Чи доведеться ще подушне заплатить,
Чи до снаги вже розплатився?..
Нащо, про що тобі над цим чуприну гріть?..
Дурний! дурний!.. а в школі вчився!..Терпи!.. За долею, куди попхне, хились,
Як хилиться від вітру гілка;
Чи будеш жить, чи вмреш, Пархоме, не журись!..
Журись об тім, чи є горілка!..А, є? так при на стіл!.. Частуй та й сам кругляй!..
Чи нам, Пархоме, треба скільки!..
Та вже ж – чи вкоротить свій вік, то вкорочай
В шинку над бочкою горілки!От ми базікаєм, – а час, мов віл з гори,
Чухра: його не налигаєш!
От, скільки б випили до сеї ми пори,
Так ти ж буцім недочуваєш!Ну ж, цуп останню ти гривняку з капшука,
Поки стара пере ганчірки,
Бо вже як вернеться, то думка, бач, така,
Що помремо обидва без горілки!
Дурень і розумний
Приказка
«На що, до халепи, той розум людям здався?» -
Раз Дурень здуру бовть!.. Розумного питався.
«На те, – озвався сей, – коли кортить вже знать,
Щоб дурням на сей спрос цур дурнів відвічать».
Пан та собака
(Казка)
На землю злізла ніч… Нігде ані шиширхне;
Хіба то декуди скрізь сон що-небудь пирхне,
Хоч в око стрель тобі, так темно надворі.
Уклався місяць спать, нема ані зорі,
І ледве, крадькома, яка маленька зірка
З-за хмари вигляне, неначе миш з засіка.
І небо, і земля – усе одпочива,
Все ніч під чорною запаскою хова.
Один Рябко, один, як палець, не дрімає,
Худобу панську, мов брат рідний, доглядає,
Бо дарма їсти хліб Рябко наш не любив:
Їв за п"ятьох, але те їв, що заробив.
Рябко на панському дворі не спить всю нічку.
Коли б тобі на сміх було де видно свічку.
Або в селі де на опічку
Маячив каганець.
Всі сплять, хропуть,
А деякі сопуть,
Уже і панотець,
Прилізши із хрестин, до утрені попхався…
А наш Рябко, кажу, все спатки не вкладався.
Знай, неборак, ганя то в той, то в сей куток:
То зазирне в курник, то дейко до свинок,
Спита, чи всі таки живенькі поросятка,
Індики та качки, курчатка й гусенятка;
То звідтіль навпростець
Махає до овець,
До клуні, до стіжків, до стайні, до обори;
То знов назад чимдуж, – щоб часом москалі
(А їх тогді було до хріна на селі),
Щоб москалі, мовляв, не вбрались до комори.
Не спить Рябко, та все так гавка, скавучить,
Що сучий син, коли аж в ухах не лящить,
Все дума, як би то піддобриться під пана;
Не зна ж, що не мине Рябка обрадована!
Як гав, так гав, – поки свінуло надворі;
Тогді Рябко простягсь, захріп в своїй норі.
Чому ж Рябку не спать? чи знав він, що з ним буде?
Заснув він смачно так, як сплять всі добрі люде,
Що щиро стережуть добро своїх панів…
Як ось – трус, галас, крик!.. – весь двір загомонів:
«Цу-цу, Рябко!.. на-на!… сюди Рябка кликніте!..»
«Ось-ось я, батечки!.. Чого ви там, скажіте?»
Стриба Рябко, вертить хвостом,
Неначе помелом,
І знай, дурненький, скалить зуби
Та лиже губи.
«Уже ж, бач, – дума він, – не дурне це в дворі
Од самої тобі зорі
Всі панькаються коло мене.
Мабуть, сам пан звелів віддать Рябку печене
І, що осталося, варене,
За те, що, бач, Рябко всю божу ніч не спав
Та гавкав на весь рот, злодіїв одганяв».
«Цу-цу, Рябко», – ще раз сказав один псяюха,
Та й хап Рябка за уха!
«Кладіть Рябка», – гукнув. Аж ось і пан прибіг.
«Лупіть Рябка, – сказав, – чухрайте! ось батіг!» -
«За що?..» – спитав Рябко, а пан кричить: «Чухрайте!»
«Ой! йой! йой! йой!» А пан їм каже: «Не вважайте!»
«Не буду, батечку!… За що ж це честь така?..»
«Не слухай, – пан кричить, – лупіть, деріть Рябка!..»
Деруть Рябка, мов пір"я,
На галас збіглась двірня.
«Що?.. як?.. за що?.. про що?..» – не знає ні один.
«Пустіть!.. – кричить Рябко. – Не будь я песький син,
Коли вже вдержу більш!..» Рябко наш хоч не бреше,
Так що ж? Явтух Рябка, знай, все по жижках чеше.
«Пустіть, швидчій, пустіть!..» – пан на весь рот гукнув
Та й з хати сам умкнув.
«Пустіть, – гукнули всі. – Рябко вже вдовольнився!..»
«Чим, люде добрі, так оце я провинився?..
За що ж глузуєте?.. – сказав наш неборак. -
За що знущаєтесь ви надо мною так?
За що?.. за що?..» – сказав та й попустив патьоки…
Патьоки гірких сліз, узявшися за боки.
«За те, – сказав один Рябкові з наймитів, -
Щоб не колошкав ти вночі своїх панів,
За те… але… щось тут… ходім, Рябко, лиш з хати,
Не дуже, бачу, рот тут можна роззявляти:
Ходім, братко, надвір». Пішли. «Се не пусте, -
Сказав Явтух Рябку, – оце тебе за те
По жижках, бра Рябко, так гарно пошмагали,
Що пан із панею сю цілу ніч не спали».
«Чи винен я сьому?.. Чи ти, Явтух, здурів?»
«Гай, гай!.. – сказав Явтух. – Рябко! ти знавіснів;
Ти винен, бра Рябко, що ніччю розбрехався;
Ти ж знав, що вчора наш у карти пан програвся;
Ти ж знав:
Що хто програв,
Той чорта (не тепер на споминки!) здрімає,
Той батька рідного, розсердившись, програє;
Ти знав, кажу, Рябко, що пан не буде спати:
До чого ж гавкав ти?.. нащо ж було гарчати?
Нехай би гавкав сам, а ти б уклавсь тихенько,
Забравшись в ожеред, та й спав би там гарненько.
Тепер ти бачиш сам, що мокрим він рядном
Напався на тебе – і, знай, верзе притьмом:
Що грошей вчора він проциндрив щось не трохи,
Що паню через те всю ніч кусали блохи,
Що буцім вчора він грать в карти б не сідав,
Коли б сьогоднішню був ніч хоч закуняв;
Що буцім ти, Рябко, так гавкав, як собака,
Що буцім по тобі походить ще й ломака;
Що, бачся, ти йому остив, надосолив,
І, бачся, він тебе за те й прохворостив.
А бач, Рябко, а бач!.. не гавкай, не ганяйсь;
Ляж, хирний, та й мовчи і з паном не рівняйсь!
Чого брехать? нехай наш пан здоровий буде:
Він сам і без собак сю панщину одбуде».
Послухав наш Рябко поради Явтуха.
«Нехай тяжка йому година та лиха, -
Сказав, – що за моє, як кажуть люди, жито
Та ще й мене і бито!
Коли моє невлад,
То я з своїм назад.
Чи баба з воза, – що ж? велика дуже вада!..
Кобилі легший віз, сьому кобила й рада».
Отак сердега наш Рябко помірковавсь,
Та й спать на цілий день і цілу ніч попхавсь;
Заснув Рябко, захріп, аж ожеред трясеться.
Рябку й не сниться, не верзеться,
Що вже москалики в коморі й на дворі -
Скрізь нишпорять, мов тут вони й господарі,
Що вовк ягнят, а тхір курчаток убирає.
Аж тут і надворі туж-туж усе світає.
«Цу-цу, Рябко!.. – тут всі, повибігавши з хат. -
Цу-цу, Рябко!.. на-на!..» – гукнули, як на гвалт.
А наш Рябко тобі і усом не моргає,
Хоч чує, та мов спить і мов недочуває.
«Тепер-то, – дума він, – мій пан всю нічку спав,
Бо не будив його Рябко і не брехав?
Тепер-то він мені свою покаже дяку,
Тепер уже не втре мені, як вчора, маку…
Нехай цуцукають… Мене сим не зведуть,
Поки самі сюди обід не принесуть;
Та ще й тогді, не бійсь, поскачуть коло мене,
Поки візьму я в рот хоч страву, хоч печене!»
«Цу-цу!.. – сказав іще Рябкові тут Явтух. -
Цу-цу!.. – задихавшись, мов з його перло дух. -
Ходім, Рябко!..» – «Еге? Ходім!.. – Не дуже квапся,
Сам принеси сюди…» – Іди ж хутчій, не бався!..»
«Ба, не піду, Явтух!» – «Іди, бо кличе пан!..»
Сказав та й зашморгнув на шиї він аркан.
«Чешіть Рябка!» – гукнув. Аж тут їх щось з десяток
Вліпили з сотеньку київ Рябку в завдаток.
«Лупіть Рябка!» – кричить тут пан, як навісний;
Рябко ж наш тільки вже що теплий та живий.
Разів із шість Рябка водою одливали
І стільки ж раз його, одливши, знов шмагали,
А потім перестали.
Рябко спитать хотів, але Рябків язик
Був в роті cпутаний, неначе путом з лик,
І герготав щось, як на сідалі індик.
«Постій, – сказав Явтух Рябкові, – не турбуйся,
Я правду всю скажу: ото, Рябку, шануйся,
Добра своїх панів, як ока, стережи,
Зарання спать не квапсь, в солому не біжи,
Злодіїв одганяй та гавкай на звірюку.
Не гавкав ти, Рябко! За те ж ми, бач, в науку,
Із ласки, з милості панів,
Вліпили сотеньок із п"ять тобі київ».
«Чорт би убив твого, Явтух, з панами батька,
І дядину, і дядька
За ласку їх!.. – сказав Рябко тут наодріз. -
Нехай їм служить більш рябий в болоті біс!
Той дурень, хто дурним іде панам служити,
А більший дурень, хто їм дума угодити!
Годив Рябко їм, мов болячці й чиряку,
А що за те Рябку?
Сяку мать та таку!
А до того іще спороли батогами,
А за вислугу палюгами,
Чи гавкає Рябко, чи мовчки ніччю спить,
Все випада-таки Рябка притьмом побить.
Уже мені, бачу, чи то туди – високо,
Чи то сюди – глибоко:
Повернешся сюди – і тута гаряче,
Повернешся туди – і там-то боляче!
Хоч би я тісто вніс псяюсі із діжею,
То б він розтовк і ту над спиною моєю.
З ледачим все біда: хоч верть-круть, хоч круть-верть,
Він найде все тобі хоч в черепочку смерть».
Рибалка
Українська балада
Вода шумить!.. вода гуля!..
На березі Рибалка молоденький
На поплавець глядить і примовля:
«Ловіться, рибочки, великі і маленькі!»Що рибка смик – то серце тьох!…
Серденько щось Рибалочці віщує:
Чи то тугу, чи то переполох,
Чи то коханнячко?… не зна він, – а сумує!Сумує він, – аж ось реве,
Аж ось гуде, – і хвиля утікає!..
Аж – гульк!.. з води Дівчинонька пливе
І косу зчісує, і брівками моргає!..Вона й морга, вона й співа:
«Гей, гей! не надь, Рибалко молоденький,
На зрадний гак ні щуки, ні лина!..
Нащо ти нівечиш мій рід і плід любенький?Коли б ти знав, як Рибалкам
У морі жить із рибками гарненько,
Ти б сам пірнув на дно к линам
І парубоцькеє оддав би нам серденько!Ти ж бачиш сам, – не скажеш: ні -
Як сонечко і місяць червоненький
Хлюпощуться у нас в воді на дні
І із води на світ виходять веселенькі!Ти ж бачив сам, як в темну ніч
Блищать у нас зіроньки під водою;
Ходи ж до нас, покинь ти удку пріч, -
Зо мною будеш жить, як брат живе з сестрою!Зирни сюди!.. чи се ж вода?..
Се дзеркало, – глянь на свою уроду!..
Ой, я не з тим прийшла сюда,
Щоб намовлять з води на парубка невзгоду!»Вода шумить!.. вода гуде…
І ніженьки по кісточки займає!..
Рибалка встав, Рибалка йде,
То спиниться, то вп"ять все глибшенько пірнає!..Вона ж морга, вона й співа…
Гульк!.. приснули на синім морі скалки!..
Рибалка хлюп!.. За ним шубовсть вона!..
І більше вже нігде не бачили Рибалки!
1818 р.
Справжня добрість. Писулька до Грицька Прокази
Хто Добрість, Грицьку, нам намалював плаксиву,
Понуру, мов чернець турецький, і сопливу,
Той бісів син, коли не москаля підвіз,
Той Добрості не зна, не бачив і не чує.Не пензлем той її, але квачем малює,
Той Добрість обікрав. Не любить Добрість сліз,
Вона на всіх глядить так гарно й веселенько,
Як дівка, од свого ідучи панотцяДо церкви – до вінця,
Глядить на парубка, мов ясочка, пильненько.
Не квасить Добрість губ, бо із її очей
Палає ласка до людей.Вона регоче там, де і другі регочуть,
Сокоче без брехні, де і другі сокочуть,
І не цурається гульні і вечорниць,
Чорнявеньких дівчат і круглих молодиць.Вона й до милого пригорнеться поволі,
Та ба! та не дає рукам, як кажуть, волі,
Вона й горілочки ряди-вгоди хлисне,
Та носом, мов свиня, по улиці не риє,По-сороміцькому не кобенить, не виє,
Під лавкою в шинку, мов цуцик, не засне.
Вона, де треба, пожартує,
Та з глуздом жарти всі і з розумом міркує.Вона не виверта спідлоба білків,
Мов цап, задушений в кошарі од вовків,
Не стогне, не сопе і нігтів не кусає,
То з тим, то з сим таки слів скільки погадає.Як патока, так річ у неї на губах,
І сміх її цвіте, мов мак, що на грядках.
Для неї все одно, що в згоді, що в пригоді:
Бог лучче, каже, зна; він сам зна – поки годі.Хоч кіл на голові, як кажуть, їй теши,
Хоч ти візьми її – печи або души,
Не зна вона, що то людські переполохи,
І не лякається ні од чого нітрохи.Як паля в лотоках, простісінько стримить,
Хоч хвилі як в неї бушують і бурхають,
Хоч на неї шматки із криги напирають,
І Добрість так в біді і в лісі так стоїть.Нехай гострить свою, мов бритву, доля косу,
А Добрість вигляда, як камінь з-під покосу:
Наскочить на його коса, задзеленчить…
Хрусь надвоє!.. мов скло, а камінь все лежить!Нехай, як хоче, море грає,
Нехай роз"юшений так, як бугай, Нептун
Тризубцем байдаки і човни вивертає, -
А човник Добрості, шамкенький, мов цвіркун,Як селезень, на дно за качкою пірнає
Та вп"ять звідтіль наверх без шкоди виринає -
До берега ставка ціленький допливає.
Не любить Добрість сліз. Буває червакуВсього, як кажуть, на віку!
Бува, що і її зле панство зневажає,
Мов товарякою, так нею повертає, -
Чи вже ж і голосить? І, в лихоті своїйРозприндившись, скакать у яму їй живій?
Здихне там нищечком під ніс собі до Бога,
Із лиха заспіва, та й за своє, небога:
Бо серце їй, що тьох, знай, шепче, що той є,Хто за терпіннячко спасіннячко дає.
Зна Добрість, що який бог змочить їй свитинку,
Той висушить з неї останню капелинку,
Що бог не мачуха: хоч трошки й поскубе,Та вп"ять пожалує, пригорне до себе.
Трапляється і те, що паплюга, брехня,
Із висолопленим жалом, неначе списом,
Як циндря гаспидська, до ворогів ганя,Сектує на неї і позирає бісом;
Що заздрість з жовтими очима, мов жовтки,
З кошачими, мов чорт, на пальцях пазурами,
Де ступить Добрість, скрізь копа під нею ями:Пекельнії її губки, мов пауки,
Чи на василечки, чи на чебрець наскочуть, -
Замість щоб мед з їх брать, одну отруту смокчуть.А Добрість не вважа на злії язики,
Не пристають людські до неї побрехеньки,
І як в калюжах в дощ хлюпощуться гуски,
То, стрепенувшись, вп"ять виходять з їх сухенькі, -Так Добрість чепурна виходить із брехні,
У неї ворогам одкази все одні:
Хто часнику не їв, той і смердіть не буде,
А добрий ворогів завсігди перебуде.Псу вільно й на попа брехать, як кажуть, все
Собака гавкає, а вітер те несе.
Од злиднів не втечеш ні вдень, ні серед ночі:
У Заздрості, мовляв Пархім, попівські очі.Бог з нею!.. Їй – в завість,
А Добрості – в користь!
«Сіль в вічі, в зуби їй печина», – Добрість каже
Та й хоч якій брехні сим словом рот замаже.Як шкурка з бузівка у шевчика в руках
Або у лимаря в зубах,
Чого не витерпить, що їй не виробляють!
Смердячим дьогтем їй і жиром доїдають!Крий боже! що їй мук, голубці, завдають!
І крутять, і вертять, і пруть, і мнуть, і труть,
І в дудку зцуплюють, і рвуть, і натягають,
І в сто погибелей муцують, і згинають…Що збоку чоловік, зирнувши, задрижить!
Подума: тільки вже на світі їй і жить!
Аж ось! Глянь: лимар наш сю шкурку підіймає
І юхтою її або габельком величає,І щоб за шкурку мав п"ять золотих узять,
То за габелька він не хоче й десять брать!
Так Добрість на світі чим більш в нудьзі помнеться,
Чим більш, мов реп"яхів, лихоти набереться,Чим сала більшенько за шкуру їй заллють, -
Тим більше за неї, де повернись, дають.
Адже ж за битого, наші батьки мовляли,
Небитих двох колись не раз притьмом давали,Та ба! та й чотирьох не квапились, не брали!
Нехай в олійниці олійник тараном
Макухам завдає якмога гіршу муку, -
Так не завгорить їм, а здавить в каменюку,Що потім чорта й сам вдовбе їх долотом.
Нехай вовтузають і Добрість кулаками,
Мов воскобійними нехай з неї клинками
Останню слізоньку видавлюють і п"ють, -Овва! дурні! того не знають, що дають
Таку принаду їй до стусанів частеньких,
До штовхання під бік, до кулаків тугеньких,
Що хоч в потилицю тоді їй і обух,Хоч довбню в лоб, то все не випре з неї дух.
І довбня, я ж кажу, тогді їй так дошкулить,
Як вош за коміром або постіл замулить.
По сім-то, братику, і Добрість пізнають:Клеймо їй – канчуки, імення їй – терпіння.
Хто їх не скоштував, не буде мать спасіння,
Того нехай поміж святими не кладуть!
Бо той, до котрого, знай, доля зуби скалить,Трохи лиш на того не скинувся синка,
Що матінка пестить і до голівці гладить, -
Поки не візьметься пестунчик до замка!
Але всьому свій час і черга, Грицьку, буде!Ми під богом, як бач, всі ходим, грішні люде:
До часу глек, – мовляв один розумний лях, -
До часу, голубе, нам глечик носить воду;
І на його пошле зла доля ту невзгоду,Що глек побачимо в череп"яних шматках!
До часу над слабим, хто дужчий, вередує,
До часу мужиків ледачий пан мордує, -
Колись до їх усіх смерть в гості примандрує,То, мов єхлейтар, їм в вікно заторохтить
І по-московській їм гукне: «В паход ітить!»
Не гляне, чи то їх кульками хата вшита,
Чи, може, дереном земляночка накрита, -Всіх нас сира земля до себе прибере,
Але ледачий так, як добрий, не умре!
Як з Городищ чумак, пішовши в Крим за сіллю,
В дорозі нидіє двадцяту вже неділю,Обшарпавсь до рубця, в коломазь обліпивсь,
Та ба! та як другі – дощенту не пропивсь,
Щодень, то неборак, знай, молиться все богу,
Щоб швидше дівчину побачити небогу,І чулих воликів, знай, хльоста батогом,
Поки опиниться перед своїм двором, -
Так Добрість квапиться із світу в домовину,
Терпить нудьгу й біду, пропасницю й гостець,І так попа він жде в останнюю годину,
Як на великдень всі червоних ждуть яєць.
Але ти, Грицьку, більш, ніж я, учився в школі,
Далеко більш, ніж я, помазавсь ти письмом;Ти й греків, ти й латин, ти знаєш всіх доволі,
Ти в церков хоч яку годився б буть дяком;
Ти краще Добрості обличчя наригуєш,
Бо й добрий сам єси, і добре всіх малюєш!Послухай, Грицьку, лиш! чи це тобі втямки,
Як зійдуться, було, до тебе нарубки,
А ти, було, й звелиш граматку їм читати,
А сам почнеш, було, псавтир перевертати,Скрізь нишпорить – під тмою, мною, здом,
Під азом-ангелом або і в ярмолої
Од палітурочки в часловці до другої,
І спинишся, було, аж на октоїхом,Як Добрість на світі живе і умирає,
Як, не злякавшися, кайдани надіває!
З якою радощою держить у руці мишак
І кухличок коли б, скривившись, випиває,До бога рученьки невинні простягає!
Отак-то, братики, умер Сократ, отак!
Чого ви, дурники? – сказав він веселенько
Своїм заплаканим в хурдизі школярам. -Не скрізь ледачі так, як грецькії пани,
Хоч скрізь на світі єсть ахвинські брехуни,
І єсть земля така правдива і заможна,
Де правду і панам сказать, як богу, можна.Дивіться, – ти казав, – як вірний Довгорук
Писульку царську рве із єдноральських рук
І на шматки її із серця роздирає!
Чи бач, як старшина із ляку умирає!А Довгорук сидить і усом не моргне!
«Ай, що ж ти наробив! – усі заверещали. -
Тепер же поминай, як Довгорука звали!»
А Довгорук сказав: «Не бійтесь за мене!Нехай лиш прийде сам Петро сюди Великий!
Я покажу, що й він, як всі ми, чоловіки,
Помилиться, згрішить, спіткнеться і впаде,
І ворог той йому, його хто не зведе».Аж бач! Таки воно й на правду вийшло, хлопці, -
Прибіг Петро, гукнув, затупав, загурчав,
Уже й був кинувсь бить, але як розпитав,
Аж Довгорукого погладив по головці,І цмокнув в лисину та ще й перепрохав -
Та ще й на змирщини кіп з п"ять він грошей дав.
